«Шаги по стеклу» — второй роман одного из самых выдающихся писателей современной Британии. Произведение ничуть не менее яркое, чем «Осиная Фабрика», вызвавшая бурю восторга и негодования. Три плана действия — романтический, параноидальный и умозрительно-фантастический — неумолимо сближаются, порождая парадоксальную развязку.
От себя
В романе присутствует четыре совершенно разные линии, буквально до последних страниц не веришь, что их как-то можно будет связать. Но ведь можно, да еще как!
Очень сильно запомнилась жестокая сцена секса девушки разговаривающей из окна третьего этажа с человеком, питающим к ней самые нежные чувства. Разговаривает, а сзади любовник. Ух.
Понравившиеся цитаты
«
— Не понимаю, — сказал Грэм, тряхнув головой и пытаясь показать выражением лица, тоном голоса, всем своим видом, что он не воспринимает этот разговор всерьез. — Какой смысл ты вкладываешь в слово «обман»? Каким образом ты меня обманывала? Я ведь знал о существовании Стока, о ваших с ним отношениях и... так сказать... был от этого не в восторге, однако при этом...
— Помнишь, один раз ты позвонил мне во время грозы... вроде бы из уличного автомата? — перебила его Сэра.
Грэм улыбнулся:
— Конечно помню. Ты тогда забралась под одеяло и включила плеер на полную катушку, чтобы не слышать грома.
Сэра резко дернула головой, и это движение больше напоминало нервный спазм, чем какой-либо знак. Она все еще рассматривала свои руки.
— Нет. Нет, все было не так. Я действительно забралась под одеяло, но лишь по той причине, что во время грозы меня трахал Боб Сток. А ты все звонил, звонил, звонил... и он... начал двигаться в такт телефонным звонкам. — Она посмотрела ему в глаза с совершенно каменным, даже беспощадным выражением (а у него внутри все переворачивалось). По ее лицу пробежала холодная, едва уловимая усмешка. — Ты был нам прекрасным третьим партнером — какой ритм, какая выносливость.
Грэм онемел. Его поразило не столько это вульгарное откровение, сколько тон, которым оно было произнесено: эта клиническая неподвижность черт, этот бесстрастный голос; пусть даже внешняя невозмутимость входила в явное противоречие с напряженными жилками на шее, с резкостью движений и жестов. Сэра продолжала:
— Помнишь, я разговаривала с тобой из окна, а ты стоял на улице — потом мы еще ходили гулять к шлюзам... Сток находился позади меня. Это он опустил оконную раму мне на спину. Из всей одежды на мне была только клетчатая рубашка. Он вошел в меня сзади, понимаешь? — Уголки ее губ нервно дернулись, потом искривились в подобии улыбки. — Он давно грозился это сделать, если ты напомнишь о себе при нем. Я сама его раздразнила. Мы оба очень... завелись. Понимаешь, о чем я?
Он покачал головой. Его затошнило. Абсурд, безумие. Это напоминало пошлости Слейтера, дешевые карикатуры на тему женского коварства. Зачем? Зачем она ему это рассказывает? Чего ждет в ответ?»
«
Его жизненная философия, говорил он, основывается на этическом гедонизме. Этой морально-этической концепции неосознанно следует, по сути дела, любой приличный, незашоренный, умеренно информированный индивидуум, способный наскрести достаточно нейронов. Согласно этическому гедонизму, человек должен получать наслаждение везде, где только можно, но при этом не бросаться с головой в омут разврата, а вести себя уравновешенно, с разумной долей ответственности, не теряя из виду более общие моральные ориентиры, принятые в социуме. «Живи в свое удовольствие, не делай гадостей, тяготей к левому крылу и шевели мозгами — вот к чему сводится эта система», — объяснил тогда Слейтер. Грэм кивнул и заметил, что это, пожалуй, даже легче сделать, чем сказать.»
«
Множество книг было посвящено вопросам добра и зла; между ними вклинились словари цитат и крылатых выражений, гипербол и эвфемизмов, справочники по справочникам, собрания разного рода фактов, альманахи событий, происходивших в каждый из дней определенного года, сборники предсмертных изречений, знаменитых заблуждений, описания самых бесполезных изобретений. Грэм знал, какого мнения придерживается о таких изданиях Слейтер.
Он придерживался о них самого нелестного мнения, они служили верным провозвестием Упадка. «Неужели ты не понимаешь? — сказал он как-то в марте, когда они сидели в маленьком душном кафе на Ред-Лайон-стрит. — Это знак того, что человечество, предвидя неизбежность конца, спешит привести в порядок дела и подводит черту под своими достижениями. И эти книжки, и трактаты о ядерной угрозе... мы превращаемся в общество, которое смотрит в лицо смерти, которое поглощено прошлым, которое впереди видит только перспективы собственного уничтожения: эти перспективы занимают все наши мысли, но мы бессильны что-либо предпринять. Голосуйте за Тэтчер! Голосуйте за Рейгана! Вперед, на смерть! Гип-гип-ура!»»